Аз Фита Ижица Аз Фита Ижица

Екатерина Трубицина

Аз Фита Ижица

Часть III

Остров бродячих собак

Книга 7

Хранитель чистого искусства

(главы 102-119)


Глава 107
НЕ ТАК, как сказали

В субботу Ира проснулась едва начало светать. Стас спал как убитый. Она аккуратно выскользнула из-под его руки и тихонько вышла.

Зив и Лоренц мирно посапывали на диване в гостиной.

Стараясь ступать как можно тише, Ира прокралась мимо них на второй этаж.

Когда она, приведя себя в порядок, спустилась обратно чего-нибудь перекусить с утра, они уже проснулись.

- Ты где была? — мявкнул Лоренц.

- В смысле? — «не поняла» Ира.

- Такое ощущение, словно ты уже третью, а то и четвертую ночь дома не ночуешь.

- Какие у тебя странные ощущения, однако! — Ира усмехнулась.

Зив подошел к ней и обнюхал.

- У тебя запах изменился.

Следом подбежал Лоренц и тоже принюхался.

- Точно! Не совсем твой обычный.

Ира демонстративно понюхала свою руку.

- Не знаю. Я — не спец по запахам. Может, мыло какое другое? Я не особо смотрю на упаковку, когда покупаю. Кофе будете?

- А когда мы от него отказывались?

Минут через двадцать после анализа ощущений и обнюхиваний Ира уже стояла у мольберта.

«Так это и есть та влюбленность, о которой говорил Гена?».

Состояние было ровное и безмятежное, без каких-либо надрывных ощущений, которые терзали бы страстью и томлением, волнениями «а вдруг, что-то случится», «а вдруг, что-то изменится», страхом потерять. Без тех надрывных ощущений, которые терзали тогда, когда она считала, что влюбилась в своего бывшего мужа. Да и потом, когда считала, что влюблялась.

«Собственно, тогда я действительно влюблялась, потому что именно такие состояния люди и называют влюбленностью. А сейчас…».

А сейчас не было никаких терзаний, ни томлений, ни волнений, ни страхов, но вовсе не от безразличия, а от полной уверенности, что ничто не имеет значения, что бы ни случилось. Даже смерть.

Аз Фита Ижица. Художник: Али Камал (Египет). Абстрактное искусство

Даже смерть
художник: Али Камал (Египет)

Рядом на стуле задребезжал вибрирующий мобильник.

- Ира, я, кажется, просил постараться не пугать меня. Ты куда делась?

- А кто-то еще возмущался, что я вскакиваю вместе с ним! Я у себя в мастерской. У тебя какие планы на сегодня?

- Собирался с письмом Руслана посидеть. Прошлой ночью опять лишь формально перечитать получилось.

- А как ты смотришь на то, чтобы читать у меня в мастерской?

- Так тебе действительно не слабо́ заниматься живописью в моем присутствии?

- Не-а!

Они провели в мастерской весь день, то погружаясь каждый в свою деятельность, то перебрасываясь парой слов по поводу некоторых фрагментов письма Руслана.

- Ира, у меня ощущение, что ты что-то недоговариваешь.

- У тебя верное ощущение. Действительно недоговариваю. Но не со зла. Я пока не готова. Точнее, пока не понимаю, с какой стороны начать договаривать. А еще точнее, мне не хватает какой-то маленькой зацепки, чтобы начать договаривать.

Стас усмехнулся.

- Не уверен, но мне кажется, я знаю, что это за зацепка.

- И что это за зацепка? — Ира оторвала взгляд от холста и посмотрела на Стаса.

- Всему свое время. — Он снова усмехнулся.

- В таком случае, давай сходим к водопаду. Хотя…

Едва внеся предложение, Ира засомневалась в его здравости.

- Что, «хотя»?

- Татьяна Николаевна, — пояснила Ира свои опасения.

- Ну, Татьяну Николаевну бояться не стоит! — Стас усмехнулся. — Я ее с детства знаю, и она меня, соответственно, тоже.

- В смысле? Как? Каким образом? — Ира опешила.

- Ира, ты же в курсе, где она всю жизнь работала?

- Да. Она мне говорила. На госдаче.

- Ну вот. Госдача — понятие растяжимое. В смысле, те, кто там работал, работали не в каком-то конкретном объекте, а с конкретным контингентом, независимо от того, в каком именно из объектов, относящихся к определенному ведомству, представители сего контингента останавливались. Так уж получилось, что Татьяна Николаевна была горничной, на попечении которой я оказывался чаще всего.

- Ты говорил, что горничная была немолодая. Татьяне же Николаевне в те времена должно было быть ну максимум лет двадцать пять — тридцать.

- Ей примерно столько и было. Просто всем остальным было не больше двадцати. По крайней мере, тем, что попадались мне на глаза. В общем, когда я сюда впервые приехал к Поликарпычу, я ее сразу же узнал. Самое удивительное, что она меня тоже.

Я, конечно, понимаю, что такой «подарок», каким я был в детстве, забыть сложно. Однако сомневаюсь, что я с тех пор совсем не изменился, — Стас улыбнулся и, усмехнувшись, добавил. — Внешне, я имею в виду.

- В тот день, когда умер Аристарх Поликарпович, меня, честно говоря, несколько озадачило, что ты почти прям по-родственному забрал ее к себе. Я, правда, тогда особо над этим не задумывалась, но все же, это действительно выглядело странновато, если учитывать, что вы виделись у меня всего несколько раз…

- Вот именно. Я был-то у тебя всего несколько раз, и далеко не каждый раз Татьяна Николаевна заходила в этот момент к тебе. Но она сразу просекла.

- Что просекла?

- Что у меня дыхание в отношении тебя прямо-таки пугающе неровное.

- Но от нее даже намека на намек никогда не исходило!

- А ты думаешь, почему отец именно ее мне в надзирательницы выбрал? Тебе же Гена рассказывал, чем мы в детстве занимались. Потому и выбрал, что был уверен, что от нее никто не узнает о моих, так сказать, проблемах. Он только одного не учел. Того, что тоже окажется в числе тех, кто ничего не узнает.

- Стас, представить себе не могу, а что можно было делать?

- Что? Ты знаешь, сколько дамских трусиков и нейлоновых колготок, а тем более носочков помещается в чемодане под подкладкой?

- Но ведь, если верить Гене, ты находился под очень жестким контролем.

- Не то слово! Отец перед поездкой всегда тщательно обыскивал мой чемодан, заглядывая, в том числе, и под подкладку. Но свой-то он не обыскивал! — Стас усмехнулся.

- Ну хорошо. А дальше что?

- Дальше, несколько единиц товара под футболку и через проход. Мне нужно-то было всего десять-пятнадцать минут, чтобы никто нигде меня не искал. А для того чтобы без лишних вопросов сдать товар, использовал мифического дяденьку, который якобы попросил мальчишку за мороженое о небольшой услуге. Все просто!

Мало того, на самом деле, папин чемодан был лишь прикрытием. Главным образом, от Гены, который тогда о проходах, естественно, ничего не знал. То есть, перед поездкой я всегда готовил дополнительный склад либо в пункте отправления, либо в пункте прибытия, либо еще где-нибудь.

В отношении же отца, его чемодан нужен был для того, чтобы если он меня все же застукает, ему понятно было, откуда все взялось.

Само собой, сработало бы это только один раз, потому что потом бы он стал обыскивать и свой собственный чемодан, но за все время этого так и не случилось. Не в последнюю очередь благодаря Татьяне Николаевне.

Так что, пошли к твоему водопаду, и не бойся Татьяну Николаевну. Она — свой человек.

Аз Фита Ижица. Водопад. Фотограф: Элеонора Терновская

Водопад
фотограф: Элеонора Терновская

Когда они возвращались с водопада, «свой человек» Татьяна Николаевна вешала у себя во дворе белье и «заметила» их только тогда, когда Стас окликнул ее.

Ира никогда не уставала поражаться тактичности и деликатности Татьяны Николаевны и умению реагировать на все, что угодно, как на само собой разумеющееся.

Вот и сейчас она обернулась на оклик и поздоровалась с ними так, будто они тут вдвоем каждый день ходят и вот так вот окликают ее, и длиться это столько, что успело основательно въесться в привычку.

- Татьяна Николаевна, а пойдемте с нами чайку попьем, — предложил Стас, как только она ответила на приветствие.

- Станислав Андреевич, спасибо Вам за приглашение, но я буквально вот только что перекусила, — принялась, как всегда, отказываться Татьяна Николаевна.

- Вот именно! А теперь чаю выпить нужно.

- Чаю выпить — дело, конечно, хорошее, Станислав Андреевич, — настойчиво продолжила Татьяна Николаевна отказываться, — да я сегодня вон большую стирку затеяла. — Она кивнула на внушительный таз с мокрым бельем.

- Неужели Вы полагаете, что это — такая уж глобальная проблема?

Стас решительно вошел в калитку, продолжая аргументировать свою позицию относительно чаепития, и присоединился к развешиванию белья. Ира последовала его примеру. В конце концов, Татьяне Николаевне пришлось уступить.

Когда они устроились в гостиной, Татьяна Николаевна продолжала вести себя так, будто они тут каждый день вот так втроем чаевничают.

«А с другой стороны, а что тут такого? — подумала Ира. — Это для меня Мир перевернулся, а для нее? Пусть не каждый день, но она здесь кого только ни видела! И группами, и поодиночке. Это для меня Мир перевернулся, я для нее — какая разница? Женечка, Влад, Алина, Гена, Лу, Алла, Миха, Стас… Кто у меня тут еще в гостях бывал? Неважно! Для нее ведь действительно ровным счетом никакой разницы!»

Пока Ира приходила к выводу, что в самом обычном поведении Татьяны Николаевны действительно нет ничего необычного, сама Татьяна Николаевна мирно общалась со «Станиславом Андреевичем».

Точнее, «Станислав Андреевич» с ней.

Стас вел предписанную вежливостью для общения с представителем старшего поколения беседу о всяком ни о чём из дней минувших. Татьяна Николаевна внимательно и с искренним интересом слушала и периодически с улыбкой поддакивала, периодически вставляя более продолжительные фразы. Главным образом, в качестве ответов на вопросы.

Ира перевела взгляд на Стаса. У нее начало закрадываться подозрение, что это вовсе не «ни о чём», что это нечто очень конкретное, но до конца понятное только им двоим: Стасу и Татьяне Николаевне.

Ира перевела взгляд на Татьяну Николаевну. Подозрения будто не бывало.

Ира вновь перекинула взгляд на Стаса. Подозрение появилось вновь и стремительно переросло в уверенность.

Ира сделала вид, будто ей скучновато, и она стойко переносит вечер воспоминаний лишь из вежливости. Она закрепила сделанный вид ровно настолько, чтобы ее настроение успели заметить, но не успели, все из той же вежливости, сменить тему разговора.

Как только нужная точка была достигнута, она поднялась, собрала грязную посуду и подостывшие чайники.

- Ирочка, я сейчас все приберу! — подорвалась Татьяна Николаевна.

- Татьяна Николаевна, отдыхайте. — Ира улыбнулась. — Я сама тут немножко порядки наведу и еще чаю заварю.

Стас продолжил фразу, на середине которой Татьяна Николаевна попыталась выполнить свои обязанности.

Ира, тем временем, скрылась на кухне, умудрившись разом унести всю грязную посуду и оба чайника.

Она прикрыла за собой дверь — но не плотно — и прильнула к ней, прислушиваясь. Беседа текла в том же русле.

Ира включила воду на полный напор, то изображая, будто моет посуду, то возвращаясь к узкой щелочке, через которую, хоть и не так отчетливо, но продолжал слышаться разговор, протекающий все в том же русле, а так же был виден значительный кусочек Татьяны Николаевны.

Во время одного из сеансов «а’ля мою посуду» Стас, по всей видимости, выдал какую-то ключевую фразу особой значимости, потому что когда Ира возвращалась к щелочке, еще слышался его голос, а когда прильнула, улыбка Татьяны Николаевны резко поменяла тональность.

- Стасик, сколько ты меня на прочность проверял, а? Неужто думаешь, будто с возрастом слабину дала?

Ира хмыкнула — в унисон со Стасом — и вернулась к раковине. Спешно поставила чайник на плиту и принялась в ускоренном режиме перемывать посуду.

Когда она вернулась в гостиную, Татьяна Николаевна и «Станислав Андреевич» продолжали вести милую светскую беседу. Единственное, тема за это время успела сделать модуляцию из дней минувших в современное состояние природы и погоды.

- Татьяна Николаевна, — резко сменив тон с учтивого на шутливый, Стас закрыл природно-погодную тему, — Ира в курсе, что Вы, в свое время, были моей, так сказать, сочинской Ариной Родионовной.

- Так вот к чему мы сегодня в воспоминания ударились?

Татьяна Николаевна глубоко вздохнула и обратилась к Ире.

- Ирочка, своих тайн у меня нет. Зато в чужих недостатка не испытываю.

Она выразительно смерила взглядом определенно «Стасика», но никак не «Станислава Андреевича».

- И ты удивляешься, почему я тебя сразу узнала? Нет, в тебе, конечно, кое-что изменилось с тех пор. Знаешь что? Габариты.

Стас рассмеялся.

- Как минимум, гарантия, что на самую макушку дерева точно не залезу. Не выдержит!

- Понимаю, но у меня до сих пор сердце в пятки уходит, если сосну вижу.

- А почему именно сосну? — поинтересовалась Ира.

Татьяна Николаевна искоса глянула на Стаса.

Он кивнул.

- Он в парке санаторном как-то на сосну залез. На самую макушку. Пожарную машину вызвали его снимать оттуда, а когда она приехала, его ни на одной сосне не оказалось.

Аз Фита Ижица. Сосны в санаторном парке. Фотограф: Элеонора Терновская

Сосны в санаторном парке
фотограф: Элеонора Терновская

- Это как?

Татьяна Николаевна вновь посмотрела на Стаса.

- Рассказывай! Коли уж разговор завел. Я до сих пор так всех подробностей и не знаю, хотя на моих глазах все случилось.

- Отец как-то должен был уехать на весь день, и я на этот день кое-какие свои дела назначил, а у отца что-то там не срослось, и он никуда не уехал. Переиграть не было возможности.

Ну и, что делать? Залез на сосну. Пока крики, вопли, суета, по-тихому слез, решил все свои вопросы, а когда вернулся, уже пожарная машина стоит и уже не сосны, а территорию под ними обыскивают.

Татьяна Николаевна, честное слово, я просто не рассчитывал, что машина так оперативно приедет. Я думал, что пока то да сё, успею обратно на сосну залезть.

Татьяна Николаевна тяжело вздохнула и уставилась в потолок.

- Татьяна Николаевна, признайтесь честно, ведь я Вас никогда не подставлял. Если что и вытворял, то только в присутствии отца. Так сказать, под его ответственность, но не под Вашу.

- Что верно, то верно. Только легче, почему-то, от этого не становилось.

- Но ведь он Вам никаких претензий никогда не предъявлял. Или я чего-то просто не знаю?

- Нет. Мне он претензий действительно никогда не предъявлял. Наоборот, всегда только благодарил. Но… — Татьяна Николаевна выразительно посмотрела на Стаса.

- Это — мелочи жизни.

Стас улыбнулся Татьяне Николаевне и повернулся к Ире.

- Отец МНЕ претензии предъявлял, а Татьяна Николаевна на это слишком остро реагировала.

Закончив пояснение, Стас снова обратился к Татьяне Николаевне:

- Татьяна Николаевна, если я что вытворял, я всегда знал, чем это закончится, и всегда был готов к тому, чем это, как правило, заканчивалось.

- Ужас! Если бы на меня раз так наорали, я бы… Я бы не знаю что! Я бы всю оставшуюся жизнь тише воды ниже травы сидела бы! А этому — как с гуся вода! — в сердцах воскликнула Татьяна Николаевна.

- Татьяна Николаевна! Каюсь! Действительно даже не подозревал, что Вы за меня так переживали.

- А как не переживать? Мальчонка умненький, а такой рисковый, что того и гляди шею себе свернет! Да и отец норовом больно крут. Разве ж можно так на детей кричать? Понятно, что набезобразничал, но все же, я считаю, что детей лаской воспитывать надо, а не криками. Они, гляди, и озорничать меньше будут.

- Может быть, Татьяна Николаевна, может быть. — Стас улыбнулся.

- Так. Что-то я засиделась, — встрепенулась Татьяна Николаевна.

- Татьяна Николаевна, расслабьтесь! Отдохните!

- Так я уже и расслабилась и отдохнула, Станислав Андреевич. Чайку попить — это же не пир разводить.

Татьяна Николаевна поднялась, и Ире со Стасом ничего не оставалось делать, как проводить ее домой. Хотя она и от этого настойчиво отказывалась, ссылаясь на то, что на улице еще светло.

- Ира, помнишь, я в прошлом году устраивал у себя посиделки по поводу Миши? — спросил Стас на обратном пути.

- Да, конечно.

- Ты тогда, помимо Миши, подняла еще вопрос и об Оксане, помнишь?

- Нестандартные стандарты?

- Именно. Думаю, сегодня ты поняла, что в этот список нужно добавить Татьяну Николаевну. По крайней мере, я сегодня сделал все возможное, чтобы показать тебе ее.

- Да я, в общем-то, и раньше ею всегда восхищалась. Только мысль не приходила вносить ее в список нестандартных стандартов.

- Помнишь, перед самым посещением Точки Выбора ты мне задала вопрос, чем этот мир хорош?

- Помню.

- Сегодня я тебе готов ответить на этот вопрос с примерами. Посмотри на Оксану, на Мишу, на Татьяну Николаевну. Всем им еще очень далеко до уровня «великий». Мише, правда, уже не очень далеко, но все же, когда тогда о нем шла речь, далековато было. Согласись, ведь все они — очень яркие личности, несмотря на то, что личности они еще маленькие.

Ты выбрала для себя быть, по возможности, обычным человеком, а потому ты не можешь сейчас многого вспомнить, а потому прошу тебя, поверь мне на слово. Ни Оксана, ни Миша, ни Татьяна Николаевна не смогли бы стать столь яркими личностями ни в одном из миров за пределами Вселенной.

Я согласен с тобой, что полная амнезия, из-за которой невозможно сравнить этот Мир с каким-либо иным, наталкивает на мысль не в пользу этого Мира. И знаешь, в некотором роде, это так и есть.

Действительно, Миры за пределами Вселенной выглядят куда более привлекательными. И даже многие иные Миры внутри Вселенной выглядят куда более привлекательными, чем Мир, в котором существует воплощение «человек».

И все же, только этот Мир позволяет личности становиться яркой независимо от уровня.

- Однако те же самые примеры — даже с учетом Миши — показывают, что яркость вовсе не гарантирует повышение уровня. Или я не права?

- Ты права. Действительно не гарантирует, но дает дополнительный шанс, а главное, укрепляет связи внутренних энергий личности, что усиливает устойчивость даже без повышения уровня. Ира, поверь, это происходит только здесь.

Как только они вошли в дом, Стасу позвонил Максим:

- Стандрейч, я сильно тебе помешаю, если заскочу сейчас ненадолго?

- Мне не помешаешь, но… минутку… Видишь ли, я не один и не у себя.

- Догадываюсь. Просто мне по барабану, помешаю ли я Ирке.

- Ну ничего себе! — подала возмущенный голос «Ирка».

- Ирка! Это я типа вредничаю! — почти прокричал Максим и добавил чуть тише, но все равно с великолепной слышимостью. — Это я ее умасливаю. Сдается мне, что версия под названием «Руслан» нравилась ей больше, чем версия под названием «Максим».

- Слышишь, ты, версия! Давай уже заскакивай! — крикнула ему Ира.

- Вроде умаслил.

Максим хихикнул и материализовался посреди гостиной.

Ира было направилась на кухню, дабы возобновить накрытость стола, но Максим остановил ее:

- Ирнбрисна, не напрягайся. Я действительно на пару секунд. Стандрейч, я не настаиваю, но мне бы очень хотелось, чтобы ты завтра, когда мы семинаристов расселять будем, тоже там находился, но не в наших рядах, а как бы… В общем, чтобы был там, но в сам процесс не вмешивался. Можно это как-то устроить?

- Легко. Если что, пансионат-то мой. Так что, на правах хозяина вполне могу там присутствовать, не вмешиваясь. Только, если не секрет, зачем?

- Хочу, чтобы ты понаблюдал. Главным образом, за Александром. Уж больно он мне интересен, но сам буду слишком занят Ромой. Надеюсь, тебе же Ирнбрисна сказала, как наш Сашо́к тут отличился?

- Сказала. И не только о нем.

- Да уж. Оксана — вообще шедевр! Не думали ее в ранг посвященных возвести?

- Не удивлюсь, если она сама себя туда возведет, — заметила Ира, усмехнувшись.

- - -

Сквозь не зашторенные окна спальню заливал свет звезд.

Уже целую вечность Ира и Стас лежали, молча глядя друг другу в глаза и наслаждаясь пристальным взглядом друг друга.

Аз Фита Ижица. Художник: Айдан Угур Унал (Турция). Абстрактное искусство

Наслаждение пристальным взглядом друг друга
художник: Айдан Угур Унал (Турция)

- Знаешь, — тихо проговорила Ира, не отрывая взгляда от глаз Стаса, — я не знаю в какой точно момент, но моя жизнь вновь разделилась на «до» и «после». Я снова как побывала в Точке Выбора.

Я не знаю, новый ли это этап осознания сути, но это — определенно новый этап. Наверное, и осознания сути тоже, но… Это — новый этап чего-то, связанного не только с человеческой жизнью.

Я никогда не испытывала такого глубокого спокойствия и такой глубокой уверенности. Я почему-то уверена, что это не только и даже не столько человеческие чувства.

Знаешь, я совершенно не боюсь тебя потерять. Я ТОЧНО ЗНАЮ, что я тебя не потеряю. Даже если умру. Даже если умрешь ты. Вообще-то, надо бы сказать «когда», а не «если», потому что в любом случае, рано или поздно, и я умру, и ты умрешь… Просто, это не имеет никакого значения.

- Правда?

- Да. У тебя другие ощущения?

- Да. Я панически боюсь тебя потерять. Знаешь, я сегодня, когда проснулся, действительно дернулся, когда тебя не оказалось рядом. Я, конечно, тут же понял, что ты, не желая меня будить, просто потихоньку ушла к себе.

Да, я это понял практически сразу же, но долго не мог унять панику. И это притом, что я привык спать один. Собственно, за всю свою жизнь я именно спал только с Ларой. А ты прекрасно знаешь, насколько редко это бывает.

- Стас. Не бойся меня потерять. Это невозможно. Что бы ни случилось, невозможно. Это — Изначальная и Окончательная данность. Как Абсолют. Как Всевышний. Ты ведь всегда знал об этом. Разве не так?

- Да. Я знал. Но… Как правило, верят в то, чего не знают. Однако есть вещи, которые можно знать наверняка, но при этом не верить. Да, я знаю, но при этом не верю. Боюсь верить.

Ира усмехнулась.

- Знаешь, по-моему, мой страховосторг, который охватывал меня в твоем присутствие и даже от одного лишь упоминания о тебе, это что-то из той же оперы. Я панически боялась поверить.

Даже в человеческих реалиях все долгожданное происходит неожиданно, а наиболее невероятным кажется именно то, к чему более всего стремился, чего упорнее всего добивался, когда, наконец, достигаешь этого, когда получаешь это…

- Потому это и есть в человеческих реалиях.

- Что ты имеешь в виду?

- Извини, это тебе придется осознавать самой.

- Аз Фита Ижица?

- Да. Аз Фита Ижица — личность предопределяет течение жизни. В данном случае, в глобальном масштабе.

- То есть, ты хочешь сказать, что это есть в человеческих реалиях потому, что это есть во мне?

- Да.

Ира погрузилась в мрачную задумчивость.

- Неужели жестокость и боль человеческой жизни — это отражение меня? — со вздохом спросила она.

Аз Фита Ижица. Художник: Тургут Салгяр (Турция). Абстрактное искусство

отражение меня
художник: Тургут Салгяр (Турция)

- Да. Однако производитель не несет ответственности за то, как потребитель использует его продукцию.

- Утешительно, конечно, но не особо. Мягко говоря. Знаешь, меня сегодня очень неприятно — мягко говоря, неприятно — вздернуло, когда ты сказал о претензиях, которые твой отец предъявлял к тебе. Мне, просто, Гена немного рассказывал о его методах воспитания. В общем, я испытала некоторое облегчение, когда Татьяна Николаевна…

- На самом деле, — перебил Стас, — Татьяна Николаевна просто не все знает. На самом деле, речь действительно шла именно о тех самых, — Стас усмехнулся, — методах воспитания.

Ирин взгляд наполнился ужасом.

- Чего ты пугаешься? — Стас снова усмехнулся. — Естественно, он не драл меня при ней, видя, что она даже от его воплей за сердце хватается. Если честно, он сам был не особый сторонник подобных методов воспитания, но у него просто выхода не было. А потому на людях он реагировал на мои выходки лишь грозными нравоучениями, а крутые разборки устраивал уже один на один.

- Ужас.

- Я так понимаю, ты — сторонник идей Татьяны Николаевны о воспитании лаской? — с легкой иронией спросил Стас.

- Однозначно, — почти с вызовом ответила Ира.

- На самом деле, я тоже вовсе не их противник. Ира! Расслабься! Воспитывать можно хоть чем. Хоть лаской, хоть ремнем. Естественно, разница есть. Но, безотносительно ситуации, и ласка, и ремень — совершенно равнозначные методы воспитания.

Вопрос не в том, как именно воспитывать в самом принципе. Вопрос в том, кого и к чему готовя.

Как правило, ребенок сам подсказывает методы, которыми его нужно воспитывать. Но, к сожалению, находятся выродки, которые секут как сидорову козу того, кого пальцем трогать нельзя, а так же и придурки с бесконечным терпением, которые пытаются воздействовать лаской на того, кого как раз таки надо сечь как сидорову козу.

- Стас, понятно, что дети разные, но бить ребенка…

- Ира, а вот ты представь себе, если бы мальчишку, которому, едва он возмужает, придется взять в руки саблю или еще какую-нибудь железяку того же рода и на поле боя, воспитывали бы лаской, а не розгой. Ира, да он от болевого шока умрет от первой же царапины!

В данном случае, порка — это закалка. А закалка — это выработка определенных привычек. В том числе, и привычки к боли.

А что такое боль? Боль — это обеспечение безопасности человеческого тела. То есть, это сигнал о том, что что-то не в порядке.

Любая система безопасности человеческого тела всегда работает с предельной мощностью и бдительностью. Это значит, что, если на ее работу никак не влиять, она начинает выдавать болевые сигналы при таких незначительных повреждениях, которые и повреждениями назвать нельзя, вплоть до обычного воздействия окружающей среды на тело. Образно говоря, ветер больно дуть начинает.

С другой стороны, сам по себе болевой сигнал — штука вовсе небезобидная.

Таким образом, если на тело с определенной периодичностью оказывается болевое воздействие, система безопасности встает перед выбором: качественно сообщить о повреждении или не подвергать тело опасности мощностью сигнала.

То есть, если тело периодически подвергается болевому воздействию, система безопасности получает возможность оптимально отрегулировать мощность болевого сигнала. То есть, сделать мощность болевого сигнала вполне достаточной для оповещения о повреждении, но при этом гораздо более низкой, чем та, которая обеспечивает болевой шок.

Кроме того, порка — это еще и закалка иммунной системы. Потому что даже если, так сказать, любя, все равно, хотя бы незначительно нарушается целостность кожных покровов. Это становится вызовом для иммунной системы.

То есть, если мальчику, которого воспитывали лаской, повезет, и он не умрет от болевого шока от первой же царапины, у него гораздо более высокие шансы умереть от заражения крови, все от той же царапины, чем у того мальчика, которого воспитывали розгой.

И это далеко не все преимущества воспитания розгой или ремнем.

Однако я вовсе не ратую за повсеместное введение порки в качестве метода воспитания. Потому что всегда существовало, существует и будет существовать значительное количество детей — скорее всего, даже больше половины — которых категорически нельзя подвергать телесным наказаниям.

Они просто сломаются еще до того, как у них что-то начнет закаляться. Да что там говорить! Есть такие, кого не то, что пороть, им ремень или розгу покажи с угрозой, у них уже психическая травма на всю жизнь будет.

Вот и получается, что во времена, когда физические наказания детей были нормой, страдали те, кого нужно воспитывать исключительно лаской. А сейчас, когда физические наказания считаются недопустимыми и категорически осуждаются, страдают те, кого надо сеч нещадно.

- Стас, не спорю, что мальчик, которого секли в детстве, оказывался более жизнеспособным, ринувшись с саблей в бой, но сейчас нет боев с саблями и прочими подобными железяками.

Понимаю, что в современном бою пули и снаряды обезболивающими и дезинфицирующими средствами вовсе не обрабатывают. Но сейчас мальчиков, попадающих в бой, значительно меньше. Не знаю, может быть, я, конечно, и ошибаюсь, но мне кажется, что это действительно так.

То есть, я не вижу сейчас никакого практического смысла в подобных методах воспитания. Извини, с моей точки зрения, это просто ничем неоправданная жестокость.

- Ира, признайся честно, тебя в детстве хотя бы раз стегнули ремнем?

- Нет.

- Ну а грозили, хотя бы?

- Ну-у-у. Пару раз, показывали, сопровождая мрачными обещаниями.

Стас поднялся с кровати, взял со стула свои брюки и стал вытаскивать ремень.

Ира смотрела на его действия в шоке, догадываясь, что он собирается делать дальше, однако совершенно не понимая своего собственного отношения к происходящему.

Аз Фита Ижица. Художник: Ашли Летон (Франция). Абстрактное искусство

совершенно не понимая
художник: Ашли Летон (Франция)

- Не бойся, я сниму боль и уберу след, — абсолютно спокойным будничным голосом сообщил Стас, выдергивая ремень из последней петли и возвращая брюки на стул.

Продолжая понимать, что происходит, и не понимать, что она по этому поводу чувствует и как к этому относится, Ира просто молча смотрела на Стаса.

А он, тем временем, спокойно подошел к кровати, откинул с Иры одеяло и со свистом хлестнул ее по бедру.

Ира пронзительно взвизгнула от боли, сила которой многократно превзошла все ее даже самые смелые ожидания, и, айкая, инстинктивно схватилась за место, по которому попал ремень.

- Тихо-тихо-тихо! Руки убери! Сейчас все пройдет.

Руки дрожали, вцепившись мертвой хваткой в пылающую болью плоть, и не убирались.

Стас взял обе в свою и, преодолевая сопротивление, сдвинул в сторону, продолжая придерживать, так как они рвались обратно. Второй рукой он стал водить над красной вспухшей полосой.

Боль быстро притуплялась.

Как только она спала настолько, что руки перестали инстинктивно рваться к ее очагу, Стас отпустил их и стал водить над полосой обеими руками.

- Полностью ушла или еще больно? — спросил он через время.

- Да вроде полностью.

Ира так и продолжала не понимать, как она ко всему этому относится.

- Извини. Ты хочешь понять одну действительно очень важную штуку, которая гораздо шире и глубже, чем жёсткие методы воспитания детей. Жёсткие методы воспитания — это, скажем, частный случай того, что ты хочешь понять.

Еще раз прошу прощенья, но по-другому просто никак. Потому что, пока ты знаешь о том «как это» лишь теоретически, ты никогда не сможешь до конца понять, как именно это работает.

- Очень впечатляюще работает!

- Ира, еще раз прошу прощенья. Однако, я вовсе не о той работе, которая тебя впечатляет в данный момент. — Стас улыбнулся и, усмехнувшись, добавил. — Кроме всего прочего, теперь я действительно верю, что ты — не мазохистка.

- Стас, ты хочешь сказать, что с тобой в детстве вот это вот было так?

- Так. Притом так раз пять-семь, а бывало и больше.

- Стас, но это даже не жестокость! Это просто зверство!

- С определенной точки зрения — да. Но я последний раз стоял на этой точке зрения, когда на острове посреди огненной реки лавы, понимая, что вот-вот сгорю заживо, пытался найти какой-нибудь менее ужасающий способ умереть. Как только я перестал его искать, я ушел с этой точки зрения и больше никогда не возвращался.

Аз Фита Ижица. Художник: Оливер Лавдей (США). Абстрактное искусство

я ушел с этой точки зрения
художник: Оливер Лавдей (США)

Ира, сравни свои собственные ощущения. Вспомни ситуацию из детства, когда тебе угрожали, что накажут ремнем. Что ты чувствовала в тот момент?

- Стыд, страх, обиду. Что-то вроде того.

- Ведь тогда ты понимала, что на самом деле, бить тебя никто не собирается, ведь так?

- В общем-то, да.

- А что ты чувствовала сегодня? Ты ведь сразу догадалась, что я сделаю. Догадалась?

- Да.

- Ну? И что ты чувствовала?

- Честно говоря, я, естественно, была в шоке, но… Я так и не поняла, как мне к этому относиться.

- Верно. Потому что ты искала способ отношения к происходящему в списке предписанных способов отношений для похожих ситуаций. Поскольку ни один из предписанных способов не подошел к конкретной ситуации, так как она чересчур далека от каких-либо стандартов, ты и не поняла, как же к ней относиться.

В первом случае, ты занималась тем же самым. Просто для первого случая способ в этом списке нашелся. Притом легко, поскольку, во-первых, ситуация полностью соответствовала определенным стандартам, а во-вторых, выбранный тобою вариант отношения стоял первым пунктом, который, для той ситуации в этом списке, по сути, единственный.

Видишь ли, преимущества жестких методов воспитания, о которых я уже говорил, это те преимущества, которые, образно говоря, лежат на поверхности. Но есть и глубинные.

Одно из самых ценных глубинных преимуществ жёстких методов воспитания — перестать относиться к происходящему, как предписано, как сказали. То есть, перестать искать способ отношения в вышеупомянутом списке и найти его в себе.

Прекрасно понимаешь, что на хорошую порку изо всех сил напрашиваются дети непослушные, то есть, именно те, кто уже в некотором роде умеет поступать не так, как сказали.

Ты теперь знаешь насколько это больно. Притом учти, остаточную боль я тебе снял, а при обычном ходе вещей, она держится от нескольких часов до нескольких дней. Конечно, ее интенсивность постепенно снижается, но все же.

Так вот попадая в сферу этой боли в купе с психологическим воздействием, которое всегда сопровождает наказание, единственный способ без потерь вынести это, вытерпеть — это найти какой-нибудь нестандартный способ отношения к ситуации.

- Измени свое отношение к жизни, и она изменится?

- Именно. Только в обычном ходе жизни это изменение можно, образно говоря, отложить на завтра и не особо париться с его кардинальностью. А вот когда тебе очень больно, да еще по ходу рассказывают кучу всего «приятного», вот тут начинаешь менять отношение к жизни экстренно и предельно кардинально. Притом избегая заглядывать в вышеупомянутый список.

Почему? Потому что тот список составлен социумом, который придумал наказания, на самом деле, с той же целью. То есть, с целью поменять отношение к жизни, но в нужную ему сторону. То есть, сделать из индивида, который поступает НЕ ТАК, как сказали, индивида, который будет поступать ТАК, как сказали.

Если же ты упорно не хочешь этого делать, ты вынужден искать варианты, которых нет и не может быть в этом списке. Само собой, не все это делают, а из тех, кто делает, далеко не все в этом преуспевают.

Основную же массу тех, кто преуспевает, социум, естественно, особо не жалует. Даже несмотря на то, что хоть Мир и держится на тех, кто делает ТАК, как сказали, развивается он за счет тех, кто делает НЕ ТАК, как сказали.

Аз Фита Ижица. Художник: Вольфганг Кале (Германия). Абстрактное искусство

НЕ ТАК, как сказали
художник: Вольфганг Кале (Германия)

- Стас, с одной стороны, вроде бы убедительно, но убей не представляю себе, как можно поменять свое отношение к боли?

Стас усмехнулся.

- Самый наглядный пример — мазохизм. Если честно, я хоть и могу вытерпеть практически любую боль, наслаждение от боли никогда не испытывал. Тем не менее, у кого-то это получается.

- Сомневаюсь. Ты меня на днях назвал мазохисткой, при этом не дав «полюбоваться» на то, как я выглядела, но зато я видела, как выглядел ты. Заметь, пока мы друг друга подобным образом разукрашивали, ни ты, ни я боли не испытывали. А вот наслаждение — очень даже. То есть, и ты, и я наслаждались вовсе не болью.

- То есть, ты считаешь, что мазохист, когда его стегают чем-нибудь, боли, как таковой, не испытывает?

- Да. Даже если данный человек называет эти ощущения болью… Короче, я сомневаюсь, что тот, кто наслаждается поркой, испытывает точно такое же ощущение от удара, которое испытала я сегодня.

- На совесть давишь? — поинтересовался Стас, едва заметно улыбнувшись.

- Нет. Я задалась вопросом о жестокости и боли человеческой жизни. Ты на него отвечаешь. Я полностью с тобой согласна, что говорить о том, о чем есть лишь теоретическое представление, это пустое философствование.

Так вот, на мой взгляд, пример с мазохизмом, конечно, показывает, что можно боль воспринимать иначе, но все же, я не могу этот пример использовать в качестве ответа на свой вопрос.

Мне кажется, что мазохист — это человек с неадекватным восприятием болевых воздействий, с сенсорной системой которого в самом принципе что-то не так, либо в силу определенных условий в определенный момент что-то не так. Скажем, в силу сексуального возбуждения.

Я вовсе не исключаю, что в состоянии сильного сексуального возбуждения мне подобный удар ремнем может понравиться. Но когда это испытываешь, как говорится, в натуральном виде, я не представляю, как можно изменить к этому отношение.

- И никогда не представишь. Почему? Потому что ты поставила вопрос «как изменить отношение к боли». Да никак ты к ней не изменишь отношение! Больно!

Потому и стегнул тебя всерьез, а не понарошку, потому что иначе этого не понять. А о мазохизме речь завел лишь затем, чтобы ты четко себе представляла, что это — не о том.

Изменить отношение к боли невозможно, а вот изменить отношение к ситуации — вполне.

Вспомни-ка снова ситуацию, как тебе в детстве угрожали ремнем. Ты прекрасно знала, что бить тебя им никто, на самом деле, не собирается, и, тем не менее, ты испытывала целую гамму очень неприятных ощущений.

А теперь еще раз сопоставь ту ситуацию с сегодняшней. Сегодня, когда я встал с кровати, ты сразу поняла, что я собрался сделать, и ты не сомневалась, что я это сделаю. Да, ты была в шоке от моей идеи, но разве ты испытывала хоть какое-то из тех неприятных ощущений, которые сопровождали ситуацию из детства?

- Нет.

- Так вот, боль — это одно, а отношение к тому, почему и зачем тебе приходится ее переносить — это совсем другое.

Наказание предполагает, что помимо боли, тебе, когда тебя наказывают, должно быть страшно и стыдно и желательно в купе с чувством вины. Но мало ли что предполагается.

Если ты намеренно и с полной ответственностью делаешь НЕ ТО, что сказали, ты прекрасно знаешь, что тебя ждет. Ты знаешь, на что ты идешь. И в данном случае, это — вызов:

«А что, слабо́? Круто ведь выстоять! Я не я буду, вот неслабо́!».

Когда на ситуацию смотришь так, естественно, нет никакого чувства вины.

Безусловно, все равно страшно, но страх совершенно иной. Это страх, который толкает тебя вперед, а не тащит назад.

Безусловно, есть и стыд, но это совершенно другой стыд. Ты понимаешь, что будет ужасно стыдно перед собой, если все же слабо́ окажется. А потому ты делаешь все возможное и даже более того, чтобы слабо́ не оказалось.

Когда входишь в такое настроение, боль, сама по себе, не меняется, но вот честное слово, плевать становится, насколько больно.

Ну а если есть Великая Цель, ради которой намеренно с полной ответственностью поступаешь НЕ ТАК, как сказали, зная что тебя ждет, тут вообще ситуация меняется до неузнаваемости.

Ира, я никогда не умел наслаждаться болью, но я не раз наслаждался тем, что мне неслабо́ ее вынести. Поверь, это — неистовая радость. Радость несмотря ни на что. Радость вопреки всему.

Аз Фита Ижица. Художник: Готфрид Сейгнер (Австрия). Абстрактное искусство

Радость вопреки всему
художник: Готфрид Сейгнер (Австрия)

Ира, я тебя сегодня стегнул, конечно, не со всей силы, но очень даже всерьез. Тебе было так больно, что ты на какое-то время даже контроль над собой потеряла. Что это такое, ты теперь знаешь очень даже не теоретически. Верно?

- Да.

- А вот теперь признайся честно, после того, что я тебе тут только что рассказал, ведь появился азарт попробовать: «а слабо́ ли?». Несмотря на то, что ты знаешь, как это. Появился?

- Если честно, да.

- Не дождешься! — Стас рассмеялся, а затем немного в другой тональности вопросительно посмотрел на Иру. — То есть?

- Получается, — начала говорить она в полузадумчивости, — телесное наказание — это, по сути, самая настоящая экстремальная ситуация, и если тебе удается поменять к ней отношение — что есть, по сути, настроение — то ты, тем самым, учишься изменять подключения к миру и, мало того, реально их изменяешь.

- Вот именно! Не будем сегодня о глобальностях, а вернемся к частному случаю, то есть, к методам воспитания детей.

Так вот, если ребенок всеми силами напрашивается на применение жёстких мер в воспитании, это значит, что он хочет научиться изменять подключения к миру с помощью экстремальных ситуаций.

И вот представь, что на самом деле творят с таким ребенком сердобольные сторонники воспитания лаской.

Знаешь, вот смотрю, бывает, на людей — на взрослых — и просто поражаюсь! Говорят, дети верят в чудеса. Они не верят в чудеса — они их еще помнят.

Аз Фита Ижица. Художник: Айдан Угур Унал (Турция). Абстрактное искусство

…они их еще помнят
художник: Айдан Угур Унал (Турция)

Дети не могут этого выразить, но они смутно помнят, чего на самом деле хотели, рождаясь здесь. То есть, их сознанию еще доступно то, что для сознания среднестатистического взрослого находится за семью печатями.

Тут даже думать не надо. Практически каждый ребенок сам показывает, как именно его следует воспитывать: ремнем или лаской. И когда как именно. То есть, где объяснить, где похвалить, где поругать, а где ремня всыпать.

- Стас, откуда такая уверенность? Ведь ты сам воспитанием детей не занимался.

- С чего ты взяла? Даже если говорить только об этой моей человеческой жизни, ты ведь прекрасно знаешь о Володе и Свете.

Так вот, до школы они со мной провели гораздо больше времени, чем с Надеждой и Сергеем. То есть, именно основы я им помогал закладывать.

Пока в младших классах были, я их практически на все выходные забирал и старался, чтобы каникулы они, по возможности, со мной проводили. Дальше, правда, видеться стали реже, но общаться — с не меньшей интенсивностью.

- Сколько им сейчас?

- Да взрослые уже считай. Володе — восемнадцать, а Свете — шестнадцать.

- Стас, неужто наказывал их ремнем?

- Нет. Они как раз таки из тех, кого лаской воспитывать нужно.

- То есть, не в папу?

- Честно говоря, я рад, что не в меня. — Стас усмехнулся.

Глава 108. Два мира